“В день Победы я буду стоять на своем киевском балконе, а во дворике под ним соберутся все мои мальчики: это те военные из ВСУ и терробороны, волонтеры которые едят, ночуют, стирают в моей квартире и просто заходят отдохнуть. Они принесут много цветов, мы будем пить шампанское и будем выкрикивать: "Слава Украине!".

Своим видением победного дня народная артистка, Герой Украины Ада Роговцева поделилась после творческого вечера в Мукачево. Ада Николаевна вместе с дочерью и внуком активно волонтерят еще с начала войны в 2014 году. Сейчас актриса ездит по стране, чтобы поддержать своих зрителей. Иногда в городах ее разговор с публикой прерывает воздушная тревога. Выступать со сцены в таких условиях очень сложно, но она продолжает выходить к людям вновь и вновь. Это, в том числе, еще один ее вклад в победу Украины. В ту победу, которую артистка искренне ждет, как и вся страна. И каждый раз со сцены звучат ее слова: "Обещаю вам, что доживу до Победы!"

Они для меня все, как родные дети

– У вас дома действительно организовался такой волонтерский пункт, где ребята из ТрО или ВСУ могут постирать, выспаться и поесть теплого супа?

– Конечно! Моя дочь Катя с началом войны открыла координационный волонтерский центр в Киеве, там у ребят учения, разная работа. А к нам они приходят отдохнуть. Мы их кормим. Они ходят к нам мыться – по 25 человек. Я лично им стираю, сушу и отдаю потом сухие вещи. Часто перепутываю трусы и носки (смеется) – они потом перебирают, ищут, где чье. А главное, что я им даю – это то, что когда они уходят от меня на свою победоносную работу, я их обнимаю, крещу и благословляю в путь.

– Как мама?

– Да. Как мама. Они все для меня, как родные.

– Знаете их всех по имени, запоминаете?

- Нет, это невозможно – их очень много.

– Эта идея с победой, шампанским и балконом – ваша?

– Их! Ребята мне так сказали! Знаешь, было 8 марта, они мне нанесли цветов и шампанского, я сложила все на балконе. А они и говорят, мол, хорошо, держите там, а когда наступит Победа, мы соберемся все здесь во дворе, вы будете махать нам с балкона, а мы будем аплодировать, кричать "Слава Украине!", Будем обливаться шампанским и будем праздновать.

Времена такие, что хочется быть рядышком

- Знаете, многие, просыпаясь утром, говорят: мы на день ближе к победе. Вы как чувствуете – близко к ней?

- Не знаю. Никто не знает. К большому сожалению, этого подлеца никто не может раскусить. Понять, где предел его подлости. И чем это все кончится. И когда. Единственное, что понятно: всем нам нужно набраться мужества и работать.

– Вы оккупацию пережили в Киеве: дети не уговаривали вас, не попытались вывезти куда-нибудь на запад Украины или в Европу?

– Да куда же я поеду, если они здесь остаются, ну? Это невозможно! Они даже не пытались меня уговаривать, и кто бы их слушал! Вот на что сержусь, так на то, что они меня из села забрали - ведь я бы что-то возле дома делала. Это под Борисполем, то село, где мой дом, и во времена оккупации это было опасно. Но это и к лучшему, потому что в такие времена хочется всем вместе быть, рядышком.

Ту войну не помню, но ужас в детских глазах узнаю

– На творческом вечере вы говорили, что Вторая мировая вас с родителями застала в Одессе, вам было 4 года, а потом была эвакуация – и вы оказались в Глухове… Сравнивали ту войну и эту?

- Не могу сравнить, потому что я тогда была маленькая. Единственное, знаю: ужас, светящийся в глазах малыша (правнука - ред.), и тот свой детский ужас - я узнаю. Человек так создан, что он боится смерти. А смерть всегда рядом ходит. Вчера убили брата командира моего внука из 95-той бригады. В начале войны убили нашего мальчика Пашу Ли. Он играл в наших спектаклях "Соломон в юбке" и "Будьте, как дома", в "Соломоне" у него была главная роль. Его убили в Ирпене на третий день войны.

Как держаться? Просто держись – и все!

- Ада Николаевна, когда вы впервые зарыдали на этой войне?

– Вот когда узнали, что Пашу убили. Наш мальчик... Я очень плакала. Мы простились в Киеве – там была общественная панихида. Когда его везли домой и от Яремчи до Ворохты люди на коленях встречали его гроб... Я там выплакала тогда глаза.

Ну и каждый раз плачешь, когда ты слышишь, как девочке оторвало ноги, выбило глаза, как ребеночку отбили пальчик — а он еще только месячный младенец. Ну как не плакать? Как бы ты ни стискивал зубы — сердце все равно заходится.

– О стиснутых зубах: я себя постоянно ловлю на том, что живу, стиснув зубы, от этого становишься, как робот, без эмоций. И многие друзья, знакомые говорят, что у них то же самое. Вы живете, стиснув зубы?

– А что делать? Нас такими сделали... Да, я тоже - стиснув зубы. Иногда это переходит границы – когда эмоции нахлынут, нужно, чтобы вышло.

– Какие у вас методы?

– Чтобы держаться? Никаких! Держись – и все. Я тебе скажу словами Леси Украинки. "А где это сказано, в каких небесных книгах - что я должна быть счастлива?". Понимаешь, когда ты знаешь много примеров, такие страшные судьбы, испытания, которые прошел человек, которому ты полностью доверяешь, растворяешься в нем – как я в Лесе – и он такое говорит... Словом, ты не имеешь права не держаться!

- Иными словами, держаться можно, например, за Лесю?

– Абсолютно! У Леси можно черпать все. Вот просто – все! И мужество, и силу человеческую.

Всех пушкиных я бы тихонько сняла и отнесла куда-нибудь на задворки

– Говорят, что в этой войне воюют не только армии – воюют культуры. Их против нашей, которую они не признают достойной...

– Я тебе скажу иначе: это они не воюют. Они лают. Как бешеные собаки безумные. Они ослеплены пренебрежением к другому народу. Это изверги. И они не могут понять одного: ни на сантиметр их территорию мы не переступили. А они уничтожили храмы, университеты, школы, детские сады, театры. Они уничтожают все. Кто эти люди? О какой культуре мы говорим?

- Что касается "пушкинопада" и иже с ним: многие поддерживают волну дерусификации среди культурных деятелей, но есть и те, кто считает это, как сейчас принято говорить, не ко времени. Вы как думаете?

- Знаешь, пройдет время, и история все расставит по местам. Но я желание, гнев людей понимаю: когда сейчас погибает твой ребенок, а мы кланяемся русскому поэту, как идолу... Впрочем, у меня такая позиция: я бы не рушила. Я бы тихонько сняла и отнесла куда-то туда, подальше, на задворки. Вот как с лениными.

- Ну, видите ли, в Геническе, Каховке вытащили из задворков, и сразу снова на постамент.

- Он там до поры до времени. А насчет остальных — я людей, которые не хотят все это видеть на улицах, понимаю. Их ненависть, их проклятия, гнев, большой гнев – я понимаю.

Их предел – атом. Но это уже запределье

- У вас, человека, у которого было множество тесных культурных связей с россией, тоже гнев?

– Только гнев и проклятия! Больше ничего. У меня ведь не просто связи. Я там трудилась 60 лет. Было время, когда меня в России любили больше, чем в Украине. Уважали, любили, все-все было! Но так, как они относятся к моему народу, моей культуре, моей истории, моей земле — я простить не могу. Никому. Ни одному из них! Ну, кроме Лии Ахеджаковой (Смеется).

- Много раз с начала полномасштабной войны звучало о пределе, точке невозврата. Поначалу это была Буча. Затем Краматорский вокзал. Мариуполь...

– У меня пределом был 2014 год. Я все эти годы была там, на передовой, в окопах. Все эти годы постоянно. Я знаю, о чем говорю. С 14 года я хороню родных мне людей, украинцев. Я умираю вместе с ними. Поэтому для меня эта война – продолжение той. Поэтому я даже не помню первых дней.

– У россиян есть предел зла, которое они готовы причинить?

– Есть, и они на него постоянно указывают. атом. Хотя, знаешь, это уже не предел, это запределье.

- Многие говорят, что не решатся, они ведь, мол, тоже хотят жить?

– Ты знаешь, вот есть маньяк. Он режет ребенка, насилует, а потом спокойно возвращается домой к своим детям, к жене, идет на работу. А в следующий раз снова берет мальчика или девочку и насилует, и режет. Его можно остановить, только убив. Так и здесь. Это все, как болезнь маньяка.

Если спектакль прервала сирена, считай, он погиб

– Театр сейчас переживает какой-то второй апокалипсис, первый был из-за ковида, когда закрывали залы. Только все как-то заработало — и тут война.

– С театрами беда, они не могут нормально функционировать. Люди теряют работу. Это факт. В театре даже отпуск на месяц — это уже растренированность, а когда это два месяца или вообще неизвестно сколько... Вот у нас сейчас был спектакль в Черновцах. Отработали половину – и тут сирена. Всех выводят в укрытие, затем из бомбоубежища вернулись и довели до конца вечер. А если это происходит среди спектакля? Считай, что он погиб. Словом, для театра это невосполнимые коррективы. Либо люди вообще не имеют работы, либо она изувечена.

А ведь еще психика человеческая — с чем ты выходишь на сцену как актер, с какими эмоциями и внутренним состоянием. С чем тебя встречают в зале. Даже если все хорошо, как у вас здесь, в тылу, люди же приходят с разными эмоциями. У кого-то убили друга или родного человека, у другого разрушили дом. Беженцы – это люди с разорванными в клочья душами. Это влияет на атмосферу. Сейчас зрительский зал другой. Он неоднороден очень.

Ко мне после спектакля тут девочка подошла, обняла, поблагодарила — я, говорит, из Ирпеня, а мой мальчик любимый сейчас под Изюмом, мол, я пришла на спектакль, потому что пока вы говорили со сцены, мне легче было на душе.

А есть другие — сидит в зале кто-то пророссийский и думает: что она там говорит, стерва? Она в россии работала, зарабатывала, а сейчас такая мне здесь украинка! Знаешь, в начале войны еще в 14 году у меня был случай, когда я со сцены сказала "Слава Украине!", и мы спели гимн, а (это потом коллега рассказал) звукорежиссер в будке спросил: сколько ей за это заплатили? Такие люди тоже есть. Достучаться до них? Вот как?

Играть сейчас спектакли на-русском — язык не поворачивается

– Вы на сцене сказали, что не поворачивается язык сейчас играть спектакли на русском языке. Свои из репертуара переводите понемногу – тяжело, скажите?

– Трудно в том смысле, что все же уже заучено и надо переучивать. Другой язык – другое построение фраз, другая фонетика и мелодика. Это большая работа и над этим нужно трудиться. Но что же, такое время. Значит, нужно делать новый репертуар на украинском языке. И вот этому директору Мукачевского театра Юрку (Юрий Глеба, директор Мукачевского драмтеатра, ранее бывший театр русской драмы — ред.) — я ему просто кланяюсь до земли, потому что он взял театр русской драмы и сделал в нем украинский репертуар. Это верно.

- Киевская русская драма, ваш родной театр, собственно, там тоже начали переводить спектакли на украинский. Впрочем, говорят, что боятся потерять зрителя.

- Конечно, они его потеряют! Здесь даже нет сомнений. Эти люди, живущие годами в Украине и не изучившие язык, они такие вещи не поддержат. Большинство из них. Но ведь Зеленский выучил язык? За год! И хорошо говорит. Нет вопросов к нему? То-то же. Видите, если нужно, то можно. Ну а если не нужно, — пожалуйста, в Россию и играйте или смотрите представления там. Другого выхода сейчас нет.

Татьяна Когутич, Ужгород

Фото из архива Укринформа и из открытых источников